Алло! Мы ищем таланты!
Вы любите сочинять? У Вас богатая фантазия и огромное желание творить? Тогда Вам сюда! 

Литературный клуб "Купель" представляет на суд читателей пробу пера наших гимназистов, учителей и родителей.

К 120-летию С.А. Есенина

Ксения Патеева

И снится мне сон…

Затхлый запах нечистот, плесени и пыли ударил мне в нос, заставляя открыть глаза. В голове жутко гудело.

…Слабый дневной свет проникал в комнату через плохо заколоченное окно. Где-то внизу множество голосов сливались в приглушённый грубоватый шум, сопровождаемый звоном стаканов и резкими выкриками .

Я встала и осмотрелась. У двери висел ржавый рукомойник, с которого на пол размеренно и довольно раздражающе капала вода. Слева от кровати валялся треногий стул; в углу – куча какого-то тряпья и несколько пузатых мешков. Вся эта унылая обстановка – голые стены, липкий пол, убожество мебели  – немного пугала и веяла атмосферой бедности и отчаяния «Дома Воке» из бальзаковского «Отца Горио».

Изо всех сил стараясь не расплакаться, я вышла из комнаты и спустилась в большое темное помещение. Это было что-то вроде пивной или трактира. За столами сидели или лежали разной степени трезвости весёлые мужчины, шутили, смеялись, выпивали. Низко висел туман табачного дыма, неприятно щекотавший нос, и я закашлялась …Впрочем, я довольно быстро освоилась;  посетители хоть и были грубы, но вольностей не допускали. Здесь царило пьяное веселье: не удивительно, что некоторые потеряли вежливость на дне стакана.

… В пивную вошли двое мужчин. Они оба были среднего роста, прилично одеты. До меня долетел обрывок их диалога:

- Вам нехорошо? Вы нездоровы? – интересовался один из них.

- А что? У меня плохой вид? – тревожно спросил его собеседник в элегантном пальто с поясом и без шляпы. – Старею, милый друг, старею, - вдруг засмеялся он, - скоро ударит тридцать.

Надо сказать, господин без шляпы действительно выглядел неважно: лицо бледное, потухший взгляд, светлые кудри волос были прибиты с одной стороны. И его смех.  Смех человека, которого мало что радует в жизни. Это смех того, кто потерял надежду.

К вошедшим с другого конца пивной направился человек – это (как успела мне насплетничать хозяйка) был поэт Воинов, который отдыхал здесь с шумной компанией друзей.

- Есенин, рад Вас видеть! – человек без шляпы едва заметно вздрогнул, услышав свою фамилию. - Равно как и вас, Зощенко, – радостно поприветствовал их Воинов. – Присоединитесь к нам?

И они втроём направились к столику Воинова, где их встретили возбужденным шумом и теплыми приветствиями.

…С Есениным почти тут же произошли заметные перемены: болезная бледность исчезает, на щеках появляется бледный румянец, жесты стали уверенней, глаза заблестели.

- Почитайте нам, Сергей Александрович, - просил Зощенко. Он явно хотел отвлечь поэта от выпивки.

Есенин согласился почти с радостью.  Он встал, взобрался на стол. Опустил голову, недолго постоял, задумавшись. Потом вздохнул, взметнул золотистыми кудрями и, словно продолжая своё раздумье, начал читать:

Друг мой, друг мой,
Я очень и очень болен.
Сам не знаю, откуда взялась эта боль.
То ли ветер свистит
Над пустым и безлюдным полем,
То ль, как рощу в сентябрь,
Осыпает мозги алкоголь.

Вокруг столика собираются люди, почти вся пивная. Кто-то говорил: «Это же Есенин!».

А Есенин не прерывался. Вы читали «Черного человека»? Очень трогательная поэма, поверьте мне на слово. Но нет, не в этом дело. Он так чудесно читал! С такой проникновенной болью, что смутила каждого.

 Есенин, понизив голос чуть ли не до полушепота, заканчивал:

…Месяц умер,
Синеет в окошко рассвет.
Ах ты, ночь!
Что ты, ночь, наковеркала?
Я в цилиндре стою.
Никого со мной нет.
Я один…
И - разбитое зеркало…

Зал затих настороженно. Чарующая простота и внутренняя сила этих стихов властно захватили всех. Время исчезло, я видела лишь Есенина, слышала его чуть хрипловатый, неповторимый певучий голос. Слёзы навернулись мне на глаза. Он… это был поэт. Человек с искалеченной душой: столько горечи было в его голосе и столько бездонной пустоты в покрасневших глазах.

Вдруг раздаются оглушительные овации. Десятки рук подхватывают Есенина со стула и несут к другому столику. Все хотят с ним чокнуться. Все пытаются дотронуться до него, обнять, поцеловать. Тесным кольцом толпа окружает столик, за которым он теперь сидит.

Наблюдая за всем этим безумием, я краем глаза успела заметить, как Зощенко быстро вышел из пивной.

На улице потемнело. Большинство посетителей поспешило домой, чтобы получить от своих благоверных взбучку за принесенный запах перегара. Холостая же часть этого пьяного сборища также решила не задерживаться в питейном заведении, надеясь найти в городе место повеселее, где можно будет продолжить праздник  души. В общем, через пару часов в пивной не осталось никого, кроме тех, кто были уже не способны куда-либо идти. В том числе и Есенин, чья светловолосая голова в пьяном полузабытье упала на скрещенные на столике руки.

Я  оглянулась. Хозяйка за стойкой протирала стаканы и, кажется, уже задремала от этой рутины; хозяин трактира заперся у себя в каморке, подсчитывая сегодняшнюю прибыль.

- Простите, у вас всё хорошо? – я легонько тронула поэта за плечо, отчего он резко дёрнулся и уставился невидящим взглядом куда-то мимо меня. Прошло несколько секунд, прежде чем он сообразил, где находится и что происходит. – Вы чудесно читали, знаете, у вас замечательные стихи! –  неуверенно пробормотала я.

Казалось, Есенин только сейчас обратил на меня внимание:

- Я и сам удивляюсь, прёт чёрт знает как. Не могу остановиться. Моим стихам тут тесно, - с болью произнёс он сиплым голосом, ударив себя кулаком в грудь.

- Уже поздно, вам не нужно домой? Вас, наверное, ждут.

Он взглянул на меня так, словно я сказала что-то глупое.

- Сядь, - Есенин указал кивком на лавку. – Я тебе расскажу.

 Он говорил о многом: о творчестве, людях, чьи имена тут же вылетали из моей головы, о своей матушке и сестре; о яблоневом саду в деревне. О том, что для поэта живой разговорный язык, может быть, даже важнее, чем для писателя-прозаика; что его дружба с гнилью и «логовом жутким» ему необходима для творчества. Он бормотал стихи знакомые и неизвестные.

Я терпеливо слушала исповедь томящейся души, мысли лихорадочного рассудка. А время то останавливалось, то бежало быстрее, затягивая меня в бездонную воронку. Звуки растворялись, образы расплывались.

И приснился мне сон…